Тимофей, последняя запись

[Афина Пила?да!]

Вот уж не думала, что в непринужденное описание нашего безумного отпуска ворвется этот пост. Еще весной ветеринар нас заверил, что Монечка на свои 16 ну никак не выглядит и вообще бодряком. Да и по приезду ничего не предвещало беды: он по-прежнему лопал в громадных количествах свою треску палубной заморозки дорогущую как черт-те че, дрых и храпел по 20 часов в сутки, бедокурил и ругался на окружающих. А вот как оно все повернулось.
Справедливости ради надо сказать, что в среду, когда у меня были родители, д. Слава ругался ни Тиму, жаловался, что этот старый хрыч вообще в маразм впал, и с туалетом у него стало проблематично. А поскольку д. Слава не работает, все это, само собой свалилось на него. Тогда же в среду мельком проскользнуло слово «усыпить», но вряд ли произнесено оно было серьезно. Но уже в четверг, вернувшись домой с работы, родители обнаружили заблеванный полностью дом, Тимофея, у которого ко всему прочему еще и не прекращался понос и стали отниматься задние ноги. Монечка, по-моему, впервые в жизни спал один, в зале. В пятницу Тиму отвезли к доктору… Надеялись, что ему желудок промоют, что-то уколят, вообщем сделают чудо. Однако, доктор сказал, что процесс этот уже необратим. Да, Тима прожил бы еще какое-то время, кто знает сколько. И можно ли бы было назвать это жизнью – медленное мучительное умирание. И вот тогда слово «усыпить» не то, что прозвучало серьезно, но и было воплощено в жизнь.
Так в пятницу не стало Тимофея Юльевича Красинчука. Это мы с Антоном придумали в детстве, присвоив ему отчество по моему имени и фамилию д. Славы.
Так умер не просто наш кот. Так ушла целая эпоха, громадная эра под названием наш толстый рыжий Монечка. Я всегда знала, что с его смертью кончится и мое детство. Не знаю, откуда во мне взялась эта уверенность, но это не вызывало никаких сомнений.
… когда в пятницу утром позвонил Ваня и сказал, что Монечки больше нет, первым чувством, предэмоцией было вовсе не горе, а злость. Злость и обида на родителей. Ибо после разговора в среду мы больше не созванивались, и о том, что Тиме стало плохо я просто не знала. И мне подумалось, что родители просто устали и решили его усыпить. Я так была на них зла, так обижена, что они даже попрощаться с ним не позволили. Впрочем, этого никому не удалось: мама была на работе и тоже не знала, что Тимки уже нет, а д. Слава сам не смог его отнести к врачу, просим друга. К сожалению, даже в эту последнюю дорогу рядом с Моней не было никого из нас. Не знаю, может это и к лучшему. Гладить его, смотреть в его бездонные золотые глаза, говорить ему ч-т, зная, что это все, конец, это последний раз. Я его видела в последний раз во вторник – он слопал целую тарелки своей трески, а потом валялся со мной на диване и ч-т бурчал по-стариковски.
Похоронили Тимофея в парке, недалеко от того места, куда мы обычно ездим на шашлыки. Под одинокой маленькой березкой. Д. Слава смастерил ему такой симпатичный крестик. Не знаю, долго ли он простоит – полно варваров на свете. Ну да Бог им судья, в любом случае все это все равно атрибуты для живых. И уж тем более такому как Монечка на все условности наплевать.
Трудно до сих пор поверить, что Мони больше нет. И привычно заходя к маме, никто не закрывает дверь в туалет, потому что у них на дверце была защелка, и Тима не мог тогда попасть на горшок. Мама постоянно проверяет, не захлопнула ли дверку шкафа – Тимофей очень любил спать в шкафу, ему там была выделена целая полка с теплым оренбургским платком, в который он забирался и дрых. И все кажется, вот мелькнет его тигриная шкурка и раздастся его привычное ворчание, мол, чего так долго на работе шляетесь, я тут голодом уже 15 минут сижу.
Все его тарелочки, мисочки, туалет выбросили. Я, скрипя сердцем, забрала вчера остатки его кошачьего корма для Джины. Не осталось ничего, кроме ободранных этим обалдуем маминых обоев и уголочка в сердце, который по-прежнему кровоточит и ноет.
Совсем недавно Вера очень верно написала о любви, что без объекта оной «мне никак». Не знаю, то ли это правило не относимо к животным, то ли просто 16 лет это так много. Не только для кошачьей жизни. Очень даже как. И суши были вкусные в пятницу, и вино с Наташкой, как всегда, сухое и терпкое, и «Грязные танцы» вновь вызвали поток розовых соплей. Просто такое ощущение, что осиротели. Монечка для меня всегда был как родители, как дом, как семья – неизменная данность, которую, как мне казалось, не сможет уничтожить время. Да и животным Тимофея никто никогда и не считал. Он всегда был членом семьи, таким же любимым и полноправным. У него с каждым из нас была выстроена абсолютно уникальная система отношений, маме он позволял одни вещи, другим это было не позволено, чистить уши, глаза, купаться это была моя прерогатива, а Антона он вообще всерьез не воспринимал, мог даже царапнуть, хотя царапающийся Тима – это нонсенс, все знали.
Монечка прожил длинную жизнь. Он был уникален, невероятен, с чудовищным характером и необычайно умен. Многие из знакомых до его смерти сетовали на нас за его кастрацию – очередь бы была за его котятами. Не знаю, какие у него были ощущения по собственному восприятию своего пути с нами, но мне очень хочется надеяться, что он на нас не в обиде.
А Джина и вовсе пусть молится на него, ибо, если бы не он, вряд ли бы в моей семье появилась эта рыжая нелепость.
Пока Тимофей. Может и бывает она, эта лунная дорога, по которой когда-нибудь как в «Мастере и Маргарите», правда, без плаща с кровавым подбоем, пойдем мы все. Ты только дождись. Мы все там еще нескоро планируем объявиться.