Читаю воспоминания женщин - ветеранов Великой Отечественной войны, книга Светланы Алексиевич "У войны не женское лицо".
Слов не хватает, а те, что есть, кажется, совсем не выражают глубины той трагедии, ком в горле, но не могу не.
Готовлю себя весь день внутренне просто чтобы прочесть на ночь несколько страниц, креплюсь и держусь читаю перед сном в абсолютной темноте яркий планшет, а потом долго лежу с сухими больными глазами. Сегодня утром дочитывала, у Матвея поутру было хорошее настроение, он тихо играл, маленький смешной мужичок, и только уши у него светятся от ёлочных гирлянд... - плакала навзрыд, до икоты. Как больно, как страшно, как несправедливо. И один лишь вопрос бьется по венам, а мы бы, нынешние, смогли.
За одно "зацепилась" - как и у Гинзбург, здесь внимательно читаю имена и фамилии, проговариваю их про себя. ... В пылу юношеского увлечения фэнтези, помню, прочитала в каком-то романе про, кажется, древнескандинавские верования, у них было множество богов, они часто менялись, приходили на смену друг другу. Забытые боги страдали и мучались забвением себя. Уже стерла девичья память, что уж там за магия случалась, но стоило только одному-единственному человеку помнить... Я на секунду собственной жизни высвечиваю героические простые имена тех женщин и совсем еще девчонок, очень хочу верить и жду совсем не знаю чего. Царствия небесного? Эры милосердия? А как же не убий. Путаюсь в себе, наступаю на длинные хвосты собственных размышлений, разбиваю "нос" и "губы" в стремлении понять главный закон мироздания.
Невозможная книга. Огромное спасибо автору.
читать дальше"И когда он появился третий раз, это же одно мгновенье - то появится, то скроется, - я решила стрелять. Решилась, и вдруг такая мысль мелькнула: это же человек, хоть он враг, но человек, и у меня как-то начали дрожать руки, по всему телу пошла дрожь, озноб. Какой-то страх... Ко мне иногда во сне и сейчас возвращается это ощущение... После фанерных мишеней стрелять в живого человека было трудно. Я же его вижу в оптический прицел, хорошо вижу. Как будто он близко... И внутри у меня что-то противится... Что-то не дает, не могу решиться. Но я взяла себя в руки, нажала спусковой крючок... Не сразу у нас получилось. Не женское это дело - ненавидеть и убивать. Не наше... Надо было себя убеждать. Уговаривать..."
"Что такое, например, вытащить раненого с поля боя? Я вам сейчас расскажу... Мы поднялись в атаку, а нас давай косить из пулемета. И батальона не стало. Все лежали. Они не были все убиты, много раненых. Немцы бьют, огня не прекращают. Совсем неожиданно для всех из траншеи выскакивает сначала одна девчонка, потом вторая, третья... Они стали перевязывать и оттаскивать раненых, даже немцы на какое-то время онемели от изумления. К часам десяти вечера все девчонки были тяжело ранены, а каждая спасла максимум два-три человека. Награждали их скупо, в начале войны наградами не разбрасывались. Вытащить раненого надо было вместе с его личным оружием. Первый вопрос в медсанбате: где оружие? В начале войны его не хватало. Винтовку, автомат, пулемет - это тоже надо было тащить. В сорок первом был издан приказ номер двести восемьдесят один о представлении к награждению за спасение жизни солдат: за пятнадцать тяжелораненых, вынесенных с поля боя вместе с личным оружием - медаль "За боевые заслуги", за спасение двадцати пяти человек - орден Красной Звезды, за спасение сорока - орден Красного Знамени, за спасение восьмидесяти - орден Ленина. А я вам описал, что значило спасти в бою хотя бы одного... Из-под пуль..."
"Помню, отпустили меня в увольнение. Прежде чем пойти к тете, я зашла в магазин. До войны страшно любила конфеты. Говорю:
- Дайте мне конфет.
Продавщица смотрит на меня, как на сумасшедшую. Я не понимала: что такое - карточки, что такое - блокада? Все люди в очереди повернулись ко мне, а у меня винтовка больше, чем я. Когда нам их выдали, я посмотрела и думаю: "Когда я дорасту до этой винтовки?" И все вдруг стали просить, вся очередь:
- Дайте ей конфет. Вырежьте у нас талоны.
И мне дали."
"Я потом стала командиром отделения. Все отделение из молодых мальчишек. Мы целый день на катере. Катер небольшой, там нет никаких гальюнов. Ребятам по необходимости можно через борт, и все. Ну, а как мне? Пару раз я до того дотерпелась, что прыгнула прямо за борт и плаваю. Они кричат: "Старшина за бортом!" Вытащат. Вот такая элементарная мелочь... Но какая это мелочь? Я потом лечилась..."
"У нас попала в плен медсестра... Через день, когда мы отбили ту деревню, везде валялись мертвые лошади, мотоциклы, бронетранспортеры. Нашли ее: глаза выколоты, грудь отрезана... Ее посадили на кол... Мороз, и она белая-белая, и волосы все седые. Ей было девятнадцать лет. В рюкзаке у нее мы нашли письма из дома и резиновую зеленую птичку. Детскую игрушку..."
"Под Севском немцы атаковали нас по семь-восемь раз в день. И я еще в этот день выносила раненых с их оружием. К последнему подползла, а у него рука совсем перебита. Болтается на кусочках... На жилах... В кровище весь... Ему нужно срочно отрезать руку, чтобы перевязать. Иначе никак. А у меня нет ни ножа, ни ножниц. Сумка телепалась-телепалась на боку, и они выпали. Что делать? И я зубами грызла эту мякоть. Перегрызла, забинтовала... Бинтую, а раненый: "Скорей, сестра. Я еще повоюю". В горячке..."
"Три раза раненая и три раза контуженная. На войне кто о чем мечтал: кто домой вернуться, кто дойти до Берлина, а я об одном загадывала - дожить бы до дня рождения, чтобы мне исполнилось восемнадцать лет. Почему-то мне страшно было умереть раньше, не дожить даже до восемнадцати..."
"Моя подруга... Не буду называть ее фамилии, вдруг обидится... Военфельдшер... Трижды ранена. Кончилась война, поступила в медицинский институт. Никого из родных она не нашла, все погибли. Страшно бедствовала, мыла по ночам подъезды, чтобы прокормиться. Но никому не признавалась, что инвалид войны и имеет льготы, все документы порвала. Я спрашиваю: "Зачем ты порвала?" Она плачет: "А кто бы меня замуж взял?" - "Ну, что же, - говорю, - правильно сделала". Еще громче плачет: "Мне бы эти бумажки теперь пригодились. Болею тяжело."
"Кончилась война, они оказались страшно незащищенными. Вот моя жена. Она - умная женщина, и она к военным девушкам плохо относится. Считает, что они ехали на войну за женихами, что все крутили там романы. Хотя на самом деле, у нас же искренний разговор, это чаще всего были честные девчонки. Чистые. Но после войны... После грязи, после вшей, после смертей... Хотелось чего-то красивого. Яркого. Красивых женщин... У меня был друг, его на фронте любила одна прекрасная, как я сейчас понимаю, девушка. Медсестра. Но он на ней не женился, демобилизовался и нашел себе другую, посмазливее. И он несчастлив со своей женой. Теперь вспоминает ту, свою военную любовь, она ему была бы другом. А после фронта он жениться на ней не захотел, потому что четыре года видел ее только в стоптанных сапогах и мужском ватнике. Мы старались забыть войну. И девчонок своих тоже забыли..."
"Мы поехали в Кинешму, это Ивановская область, к его родителям. Я ехала героиней, я никогда не думала, что так можно встретить фронтовую девушку. Мы же столько прошли, столько спасли матерям детей, женам мужей. И вдруг... Я узнала оскорбление, я услышала обидные слова. До этого же кроме как: "сестричка родная", "сестричка дорогая", ничего другого не слышала... Сели вечером пить чай, мать отвела сына на кухню и плачет: "На ком ты женился? На фронтовой... У тебя же две младшие сестры. Кто их теперь замуж возьмет?" И сейчас, когда об этом вспоминаю, плакать хочется. Представляете: привезла я пластиночку, очень любила ее. Там были такие слова: и тебе положено по праву в самых модных туфельках ходить... Это о фронтовой девушке. Я ее поставила, старшая сестра подошла и на моих глазах разбила, мол, у вас нет никаких прав. Они уничтожили все мои фронтовые фотографии... Хватило нам, фронтовым девчонкам. И после войны досталось, после войны у нас была еще одна война. Тоже страшная. Как-то мужчины оставили нас. Не прикрыли. На фронте по-другому было".
"Это потом чествовать нас стали, через тридцать лет... Приглашать на встречи... А первое время мы таились, даже награды не носили. Мужчины носили, а женщины нет. Мужчины - победители, герои, женихи, у них была война, а на нас смотрели совсем другими глазами. Совсем другими... У нас, скажу я вам, забрали победу... Победу с нами не разделили. И было обидно... Непонятно..."
-
-
17.12.2013 в 23:51-
-
17.12.2013 в 23:52Я прочитала твои цитаты, и аж плохо... Я не плачу, но так плохо-плохо(((
-
-
18.12.2013 в 00:13-
-
18.12.2013 в 08:21I-rise, а как это можно не читать?!
Киже, воспоминания я тоже почитаю, обязательно, но не теперь.
На самом деле книга получилась замечательная, если уместно это слово. Есть к-т осязаемое ощущение включенности в беседу, будто ты там рядом, а авторские комментарии и ремарки делают книгой не просто документальным сборником свидетельств людей тех времен. И, что очень ценно было для меня, все было написано искренне, ради жизни, а не чтобы запугивать страшилками
-
-
18.12.2013 в 11:13Моя бабушка была сначала фельдшером, потом уже настоящим военврачом - пришлось на ходу учиться у хирургов. Забрали ее восемнадцатилетней, а вернулась она уже в 46, после Японии. Её "живые" рассказы были похожи на то, что я читала. Жаль, что тогда я была не слишком любопытна - она умерла уже сильнобольной, когда мне быо всего 21. Сейчас я ее бы порасспрашивала...
Но помню и как рассказывала как они с девчонками вшей друг у друга вычесывали одной расческой, и как, пардон, мочой своей подмывались когда месячные, а воды нет, и как хотелось помыться и гимнастерку постирать, и как тащила четыре часа раненого под бомбёжкой - чуть ноги не отморозила.
И как с подругой "языка" привели в штаб, уперев ему в спину корягу - он думал, что оружие. И когда ему показали потом ЧЕМ его взяли на пушку - он аж позеленел. Много чего. Я считаю они настоящие героини. А было то им...самый детский и юный возраст -- от 18 до 25. Караул.
-
-
18.12.2013 в 14:29Очень точно выразила мои впечатления. Не оторваться, действительно, а читать невозможно.
Мои бабушки-дедушки на войне не были в силу малолетства, они как раз из второй части книги Алексиевич про детей войны, но их истории не менее трагичны и невероятны. У бабушки в войну брат и сестра в войну от голода умерли, буквально на руках. Она рассказывала мне, плакала, а тогда, в детстве, говорит, заиграюсь, а они и ... кончились. Четырехлетний дедушка к началу войны остался круглым сиротой, и в этом возрасте пешком ходил между деревнями, просил подаяние, чтобы выжить, ночевал в стогах, один... в голове не укладывается.
А вот прадеды воевали: один в первое лето войны пропал без вести, так до сих о нем ничего не известно, второй всю войну прошел, вернулся стал председателем колхоза и через несколько лет повесился в сарае.
Как раз рассказы про послевоенное время наиболее меня потрясли - что такое война даже не представить, а вот такие трагедии каждой из вчерашних девчушек, прошедших войну, ... нес лов, чтобы описать даже собственные чувства, а что пришлось пережить им!
-
-
19.12.2013 в 23:07а вот еще вспомнила. моя бабушка опять же, всю жизнь плохо относилась к женщинам в партии. вот они, грит, все "шалюки" там были. ну это ее сленг, на легкое поведение намекала. немного не в тему, но видимо женщины с фронта были хуже.
захотелось еще раз прочесть книгу. года полтора назад слушала радиоспекталь "Неопалимая купина". Там о жизни после войны.. Борис Васильев.