Быть добрым, отзывчивым и вечновсепонимающим трудно. Вернее, не так – быть добрым, отзывчивым и вечновсепонимающим легко, если одноразово, быстро и скоропостижно, а вот добрым, отзывчивым и вечновсепонимающим даже пару дней уже трудно.
История одной собаки, запустившись с моей тонкой душевной организацией, ударила мне же в голову и по ритму в жизни. Каждый день все те же вставания ни свет, ни заря, прогулка, в обед сама остаюсь без оного, а к ней бегу, еще и готовить ей же что-то надо постоянно. Вообщем, даже отправив ребенка я осталась при куче обязанностей и обязательств.
читать дальше
Теперь мы с Норой кукуем вдвоем. Я с ее легкой лапы стала много гулять, особенно вечерами. Если бы не погода (которая в нашем регионе очень часто большое НО – к этому уже привыкли), в принципе даже удовольствие: одену кроссовки, воткну плейер в уши, и мы уходим с ней в парк на час – полтора. Нормандия, выпучив глаза носится, а я иду. Просто иду. Ни о чем не думаю. Подпеваю тихонько незамысловатым ритмам 90-х. И сплю хорошо.
В принципе собачатина местами довольно толковая: приучились мы с ней к команде «Фу!», «Сидеть!», «Иди на место», «Рядом!», «Пошли домой». Когда гуляем не в городе или поздно вечером, когда практически нет людей, отпускаю с поводка, и Нора тихонько трусит рядом. А даже если отстанет, потом несется сломя голову, догоняя. Так, конечно, дури на поноситься-побеситься в ней много, но щенок, что тут поделаешь!
Есть в Нормандии одно НО!!! Точнее, полтора. Половинка из них – ее внешний вид. Часто иду по улице, смотрю, симпатичные такие, порой даже породистые псы бродяжат по улице, и думаю, ну почему в тот день на моем пороге суждено было возлежать этой нелепости. Длинная, несуразная, голова и тело, будто от двух разных собак составлены, – настолько не сочетаются друг с другом. Но это ладно, переживаемо. А вот это одно НО лично для меня никак пока не переживаемо и непреодолимо в ней. Я уговариваю себя, убеждаю, что собака битая, даже забитая, но это ее внутреннее рабство, когда она пресмыкается, я вынести не могу. Многие мне говорят, что это же хорошо, это же преданность, а я не могу ни любить, ни гладить, ни приласкать животное, которое не уважает самое себя. У меня есть опыт общения с помоечными животными. Джина моя – бомжиха еще та. Но с первой минуты, когда мы принесли ее в свою огромную комнату в коммуналке, ей было страшно, ее трясло, она жалась к ногам, лезла на руки, но это как бы верно объяснить без подобострастия. С каким-то внутренним чувством собственного достоинства. А через пару дней, когда Джина попривыкла, стало ясно, что не она для меня, а я для нее. Она – тут хозяйка. Так и до сих пор. За различные проделки ее можно даже налупить, но даже при этом в ней останется вот это внутреннее Я. Она будет шипеть под креслом, даже огрызаться. Я знаю, что Джина не тронет, но собственное мнение у животного будет всегда.
С Нормандией все совершенно не так. Она – раб. По – другому не скажешь. Психологический раб. Пресмыкающиеся, бесхребетное создание. Сломил в ней кто-то ее стержень. Я понимаю, что от этого должно бы только взгрустнуться, можно только пожалеть собачатину за такой трудный и забитый период в ее жизни, а я не могу. Я безропотно все для нее делаю: гуляю, кормлю, играю, варю ей супы и каши, покупаю разную фигню, делаю прививки, но полюбить ее у меня не получается. Потому что я не могу любить того, кого не уважаю. А как зауважать того, кто не уважает себя сам? Для меня животные всегда были на равных. Как бы глупо это не прозвучало, я с Тимофеем, с Джиной, даже теперь с Норой я всегда разговаривала – просто пересказывала содержание своего дня, объясняла, что делаю или просто несла чушь. И я всегда была уверена, что они меня понимают. Я видела в их глазах что-то. Вернее, я в этом уверена лишь в первых двух случаях, а в Нориных глазах я этого не вижу. Там просто темно и бездонно.
Очень надеюсь, что это вопрос времени и ее забывания, иначе нам с ней никак.